Когда Вовчик поступил в художественное училище, Голет пропала на пять лет. В Сочи ее знали как звезду местных дискотек. Вернулась она неожиданно. Сказала по телефону, не обращая внимания на его искреннюю радость, что зайдет вечером:

– Только имей в виду, я не хочу постоянных связей.

– Постоянные связи бывают только на телефонной станции, – ответил Вовчик.

Войлочные пальмы, растущие вдоль набережной, шелестели рваными листьями. Голет шагала по деревянному адлерскому тротуару, оставляя следы босых ног на мокрых досках. По следам этим можно было представить человека, у которого вместо левой ноги – правая, а вместо правой – левая, потому что она шла подиумным шагом. Спустившись с дороги в кусты, к узорчатой калитке, она отодвинула большую створку и прыгнула в знакомый сарай. Потом растрепала волосы и крикнула:

– Вовчик! Вовчик, я занозила ногу!

Звездочки в голове Вовчика, о которых знала она одна, светили теперь не во благо Вовчику. Вовчик любил Голет. Но они оба не помнили, когда и как познакомились. Все это осталось в далеком детстве, где за высокими заборами теннисных кортов Чемитоквадзе бывшие космонавты играли в рэкетс, обильные дожди омывали санаторий ракетно-космических войск, а после ливней на колючем каменном пляже офицерские жены расстилали цветастые полотенца.

На пригорке, распространяя запахи котлет и тушеной капусты, блестел выгоревшими на солнце стенами одноэтажный блок кухни. Мама Вовчика варила в тусклых алюминиевых чанах с маленькими ручками еду, а мама Голет заведовала домом культуры. Дети месяцами гуляли: сидели на парапетах, которые шли вдоль подъездной дороги, и купались в море.

Однажды Голет подошла к забору из проволочной сетки и влезла, как мартышка, на перекладину, чтобы смотреть за седыми летчиками, вытягивающими ракетки и ударяющими по мячу, принимая ответный удар из-за плеча. Вовчик стоял на резиновом покрытии и смотрел вверх. Проволока забора давила Голет на ступни. Неожиданно, она вскрикнула и полетела вниз.

– Там на раме снизу была ящерица, – она потерла коленку, поднялась и разжала кулак. На ее ладошке дергался маленький хвост. – Чего ты меня не жалеешь?

Она размахнулась и шлепнула Вовчика по затылку. Вовчик размахнулся и тоже шлепнул ее по затылку. Голет заплакала и ушла.

Она была красива, и у Вовчика не было выбора – он влюбился. Но почему же она так привязалась к нему в ответном чувстве? О, девичья память! Она скрывает такие тайны, такие магические иллюзии.

Однажды, когда им было лет по двенадцать, Голет и Вовчик гуляли по Ривьере. Родители отпустили их на выходные.

Они бродили меж высоченных стволов и разглядывали диковинные заросли. Когда стало совсем скучно, а до автобуса оставалось еще часа два, они решили приставать к туристам. Первой жертвой оказался взрослый мужчина, который сидел у красочного разноцветного куста с палитрой на коленях. Он выводил что-то зеленоватое на холсте, установленном на походном мольберте с кривой белой надписью «Попов». За густыми мазками можно было различить небольшой пруд и высокие стройные деревья.

– Я гениальный живописец, – сказал Вовчик из-за плеча мужчины и обошел мольберт, – Спорим, что я сделаю два мазка, и вы поймёте, как поменялась ваша работа?

Мужчина улыбнулся и нехотя протянул кисть ребенку. Вовчик театральным жестом принял ее, набрал на кончик чистой охры, ткнул в зелень и, почти не смешивая, потянулся к мольберту. Тут из кустов раздался крик.

– Вова! Прекрати приставать к людям! – Голет потянула Вовчика за футболку, – Простите, мужчина, это мой братик. Ему врачи поставили диагноз шизофрения. Вот так ходит и разрисовывает что попало. Туалет разрисовал, корову нашу разрисовал, теперь до вас добрался.

Бездельники удалились за высокую изгородь, прыская со смеху. Мужчина посмотрел на кисть и, не желая транжирить краски, мазнул холст. Потом посмотрел на работу и принялся собирать вещи.

Спустя неделю в обществе поощрения художеств, где уже девятый год занимался статистик Попов, вернувшийся накануне из Сочи, отпускники устроили вернисаж своих выездных работ. Уставший на летних пленэрах, сопровождающихся бесконечными застольями, преподаватель Юхов ходил меж мольбертов и тяжело вздыхал. Проходя мимо работы Попова, он наклонился над холстом и наморщил лоб.

На фото: Бетти Бросмер

– Как иногда важно просто попасть в цвет, – сказал он на всю аудиторию, – У вас здесь есть одно пятно, оно стоит всей нашей общей работы. Всех ваших девяти лет занятий. Как точен этот зеленоватый кусочек пруда. Какая глубина. Побережье удивительно благотворно повлияло на ваш талант.

Текст: Дмитрий Зуев 

источник