Андроном меня называл мой дедушка. А когда меня Андроном называет журналист, мне хочется дать ему по соплям. Я Андрей Сергеевич.

Вас интересует сумма накопленного опыта? Однажды учитель дзен собрал своих учеников, чтоб поделиться с ними суммой накопленного опыта. Открыл рот, и в это время на ветку села птичка и запела. Учитель посмотрел на птичку и заслушался, и все сидели и слушали. Птичка кончила петь и улетела. Учитель сказал: урок окончен. Вот это и была сумма накопленного опыта. Больше, чем птичка, которая спела, рассказать нельзя. А я расскажу про другое.

Эвакуацию в Алма-Ату во время войны я помню плохо. Помню только Эйзенштейна, коридор, титан в конце коридора, деревянное ружье, которое мне сделали, и сливочное масло, которое растаяло в кармане. Оно мне очень понравилось, и я кусочек положил в карман, а оно растаяло.

Я каждый день делаю что-то такое, за что мне становится стыдно.

Последний раз я дрался, когда мне было лет 15. Наверное, дрались из-за девочки, хотя девочку эту я не помню. А мальчика помню — его звали Володя. Здесь, на Николиной горе, мы порвали друг другу рубашки. А вообще я не умею кулаками решать вопрос. Эта очень мужская черта мне, очевидно, не свойственна.

Мужчине всегда шесть лет.

Это Толстой сказал: «Барышни любят, когда их тискают». Это не я сказал.

Русский человек умеет только любить и ненавидеть. А европейский человек умеет, в основном, уважать. Русский не уважает никого.

Я русский, но я русский европеец.

Почти три года, чтобы заработать на жизнь, я продавал в Голливуде икру, которую сам привозил в больших банках. Мне Милош Форман помогал — вместе фасовали. Он и Джером Хеллман — продюсер «Полуночного ковбоя». Мы расфасовывали икру и продавали потом звездам. Нужно было на что-то жить.

Человек должен жить в относительно неблагоприятных условиях — тогда он человек. Абсолютное же богатство делает человека животным, и наступает варварство — современное варварство.

Можно сказать, что у меня была легкая жизнь. Могу повторить за Львом Толстым: «Я никогда не унижался из-за куска хлеба».

Общественная баня — это институт общения мужского или женского, это институт сближения. А личная баня — это институт любви к самому себе. Я отношусь к типажу «личная баня».

Смерть вкрадывается в жизнь незаметно. Если не узнаешь о существовании смерти в чрезвычайной ситуации, то она вползает в твое сознание потихоньку. Это как тихий стук в дверь, который ты долго не хочешь замечать.

Я боюсь смерти, потому что у меня есть желания. Пока есть желания, человек боится смерти. А когда желаний нет — перестает.

Я не играю с внуками. Я вообще не люблю играть с детьми, потому что мне не интересно. Я люблю играть с детьми, которым уже лет 16, вот тогда я начинаю с ними играть.

Я свистун, люблю свистеть, и никаких суеверий у меня нет. Свист — это всего лишь вибрации звуковых волн.

Не могу сказать, что знаю слова нового гимна наизусть. Старый помню, а новый не выучил. Когда спросят, есть ли у меня грехи, отвечу, что не знаю нового гимна.

Одно время самым дорогим для меня предметом была бутылка кока-колы, которую отец привез из Америки. Полгода она стояла на полке, и я не решался ее открыть, а потом все же решил выпить. Ну, мыло — и все. Сладкое мыло.

Мировых злодеев больше нет. Самый главный злодей сегодня — это политическая корректность. Это она порождает абсолютную посредственность — в политике и во всем остальном.

Птичка рассказывала про то, о чем нельзя сказать словами, а это самое большое знание.

Честно говоря, мое любимое блюдо — это майонез. 

источник