«Кто знает, какие токи идут от мужчины к женщине и от женщины к мужчине и превращают одного из них в раба; людям удобно называть это инстинктом, однако, если это только инстинкт, почему он рождает такое бурное влечение к одному существу, а не к другому? И влечение это непреодолимо: рассудок не может его побороть, дружба, признательность, расчёт теряют рядом с ним всякую власть».

Такими вопросами задавался Сомерсет Моэм, описывая злоключения своего героя, безответно влюблённого в пошлую, банальную, глупую и недостойную женщину.

Я поймала себя на мысли, что, читая, испытываю внутреннее отторжение и попросту не верю в такой путь развития безумной страсти. Полюбить потому, что женщина окатывает вас ледяным презрением, а ваше самолюбие уязвлено? Понимать, что она зла, примитивна, суетна, к тому же худосочна, некрасива и всё в ней противоречит вашим представлениям об идеале – и вопреки всем законам и механизмам чувств сходить по ней с ума?

«Бремя страстей человеческих», 1934. Драма по одноимённому роману Сомерсета Моэма. В роли Филипа Кэри Лесли Говард, Милдред Роджерс – Бетт Дэвис

Но именно это, по свидетельству писателя, случилось с Филипом Кэри: он влюбился в ту, которая не отличалась совершенством – ни внутренним, ни внешним, – к тому же откровенно пренебрегала влюблённым в неё молодым человеком.

«Обойдись она с ним вежливо, Филип остался бы к ней совершенно равнодушен, но она откровенно дала ему понять свою неприязнь, и это его задело. Он не мог подавить в себе желания отплатить ей».

«Ему никак не удавалось выбросить её из головы. Он издевался над своей глупостью: нелепо было принимать близко к сердцу слова какой-то официантки, этой бледной немочи; но странное чувство унижения не проходило. Он дал себе слово больше туда не ходить, но на следующий день в положенный час не мог найти себе места».

«Застревая» на каждой странице и стараясь опровергнуть разумными доводами описанную в романе ситуацию, я задумалась: может ли такое произойти в действительности? Нет, я знаю, что, любя, мы склонны наделять своих избранников и избранниц несуществующими добродетелями и не замечать реальных недостатков – но чтобы вовсе не видеть достоинств, понимать все пороки – и любить?! Любить человека за его ничтожество, за его презрение к тебе же, за все унижения, которые этот человек тебе причиняет?

«Она была вульгарна. Её речь, грубая и бедная, отражала скудость мысли; он вспомнил её резкий смех в театре, претенциозно отставленный мизинец, когда она подносила ко рту бокал; её манеры, так же, как и её слова, были полны отвратительного жеманства. Он вспомнил её заносчивость – часто его так и подмывало отвесить ей пощёчину; и вдруг – неизвестно почему, то ли при мысли о том, что её можно ударить, то ли при воспоминании о её крошечных красивых ушах – его охватило глубокое волнение. Он томился по ней».

Может, попробовать поискать причины в характере Филипа, в детских и юношеских душевных травмах, о которых так любят толковать современные психологи? Если пойти этим путём – я могу понять потребность в любви у юноши, потерявшего отца и мать в раннем детстве. Могу понять болезненную неуверенность в себе, связанную с врождённым увечьем и хромотой. Однако он безжалостно отверг женщину, с которой завёл интрижку из чистого тщеславия и любопытства. Она его обожала, но Филип готов был ползать в ногах у той, которая в прямом и переносном смысле вытирала об него ноги.

Я вспомнила, что когда-то давно, один раз в жизни, и мне довелось испытать, что такое неразделённая любовь. Да, это было мучительно, занимало все мысли и заполняло сердце без остатка, но в вихре мыслей не было ни одной, которая звучала бы как «ради того, чтобы быть с этим мужчиной, я готова на любые унижения» и «мне неважно, любит ли он меня – главное, чтобы был рядом…» Э, нет! При всей свойственной молодости импульсивности и отсутствии страха перед душевной болью меня крепко держало чувство собственного достоинства. И я до сих пор считаю, что ни при каких обстоятельствах не нужно терять себя: люди приходят и уходят, чувства угасают, а ты остаёшься у себя – со всем своим жизненным опытом, со всеми потерями и победами, со всеми муками растоптанного самолюбия и поруганной гордости.

«Странно, как он мог ее полюбить! Филип читал, что влюбленный смотрит на предмет своего увлечения сквозь розовые очки, но он-то видел ее такой, какой она была на самом деле. Она не казалась ему ни интересной, ни остроумной; все ее помыслы были пошлыми; ее житейская хитрость отвратительна, ей недоставало доброты, душевности». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

Или я неправа? Ведь первое послание к Коринфянам 13:4-8 звучит так:

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

Но возникает другой вопрос: любовь ли это? Ведь зачастую под вывеской любви проходят и муки уязвлённого самолюбия, и разрушительная психологическая зависимость, и комплекс жертвы, требующий компенсации, и обыкновенная чувственность. Знаю не понаслышке, что «виктимность» – вовсе не отвлечённый термин: моя институтская приятельница, которая была очень хороша собой, неглупа и образованна, из всего многообразия претендентов всегда безошибочно выбирала тех, кто доставит ей максимум боли. И ведь ни разу интуиция не подвела! Униженная многократно, она потом точно так же унижала тех, кто был к ней искренне неравнодушен – просто потому, что они были уязвимы так же, как она когда-то, а она хорошо знала, куда бить, чтобы ударить побольнее.

«Он любил эту женщину, он понимал, что до сих пор еще никого не любил. Он прощал ей все недостатки ее наружности и характера; может быть, он любил их тоже – во всяком случае, они ему не мешали. Казалось, он совсем потерял себя и находится во власти какой-то неведомой силы, которая толкает его против воли, против его интересов. И, больше всего на свете ценя свободу, он ненавидел опутавшие его цепи». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

«О господи, – вздохнула она, – всегда одно и то же! Если хочешь, чтобы мужчина хорошо к тебе относился, веди себя с ним, как последняя дрянь; а если ты с ним обращаешься по-человечески, он из тебя вымотает всю душу».

Именно эти слова устало и обречённо произнесла возлюбленная Филипа Нора Несбит, когда Филип объявил ей о расставании. Он нашёл утешение в её нежных объятиях после того, как сбежала со своим ухажёром его проклятая роковая любовь – Милдред. Нора стала Филипу другом, она была умна, добра, невзыскательна, а кроме того, всей душой, искренне его любила. И что же? Стоило Милдред вернуться – беременной, опозоренной, без гроша за душой – как Филип оставил Нору без всякой жалости, испытывая лишь раздражение от её великодушия, глубокой привязанности и благородства, и почти ненавидя её за то зло и боль, которые сам же ей причинил.

«Слушая её веселый щебет, он думал, что Милдред не стоит её подметки. Нора умела его развеселить, с ней занятно разговаривать, она умнее и куда лучше как человек. Нора – хорошая, смелая и честная женщина, а Милдред, как ни горько в этом признаться, не заслуживает ни одного доброго слова. <…> Но, что ни говори, главное – это любить самому, а не быть любимым, и его всем существом тянуло к Милдред. Десять минут, проведённых с нею, ему куда дороже целого дня с Норой; поцелуй холодных губ Милдред ему нужнее, чем всё, что может дать ему Нора. <…> Ему было всё равно, что она бессердечна, развратна и глупа; его не пугали ни её жадность, ни её пошлость – он её любил. Лучше какие угодно мучения с ней, чем счастье с другой».

Забегая вперёд, скажу, что будущее отвесило Филипу большую порцию мучений и унижений, а вот «счастье с другой» стало невозможным, поскольку Нора тоже нашла своё счастье – с другим.

Не уверена, что такие страсти возможны в реальной жизни, однако, сделав поправки на законы жанра, «гипертрофирующие» для пущей наглядности чувства и образы, я сделала несколько выводов:

1. Для определённой категории людей непреложно действует правило, сформулированное Пушкиным: Чем меньше женщину мы любим, /Тем легче нравимся мы ей /И тем её вернее губим /Средь обольстительных сетей.

2. Тот, кто позволяет унижать себя, никогда не откажет себе в удовольствии унизить другого. Таков подлый закон «сохранения отрицательной энергии».

3. Лев Николаевич Толстой тоже нисколько не ошибся, утверждая: «Мы любим людей за то добро, которое им делаем, и ненавидим за то зло, которое им причиняем».

При этом по-прежнему убеждена, что «бремя страстей человеческих», описанное Моэмом в самом известном его романе, к любви не имеет отношения. Любовь не должна разрушать, испепелять, рождать зло и творить беззаконие. Любовь – чувство созидательное по своей природе.

«Человек принимает решение, но, когда наступает время действовать, он бессильно склоняется под бременем своих инстинктов, страстей и еще бог знает чего. Он словно машина, которую приводят в действие две силы – среда и характер; разум его – только созерцатель, регистрирующий факты, но бессильный вмешаться». Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»

Возможно, вы со мной не согласитесь.  

источник