В тот вечер телефонный звонок из Парижа застал Жоржа Сименона врасплох. На другом конце провода была его дочь Мари-Джо.

- Папуля, произнеси всего три слова: "Я тебя люблю". Пожалуйста, мне это очень нужно, - взмолилась она.

- Ну конечно, родная, я тебя люблю. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю! - растроганно ответил писатель.

- Нет, па, просто повтори три слова - не больше и не меньше.

- Я тебя люблю, - с готовностью произнес Сименон.

Этот короткий разговор почему-то оставил в душе неприятный осадок, смутную тревогу. Жорж раскурил трубку и сделал глубокую затяжку, пытаясь успокоиться.

Сименон задаривал дочь игрушками, но Мари-Джо все равно любым куклам предпочитала общество отца

Вообще-то курение трубки было давней и очень вредной привычкой, сопровождавшей писателя с юных лет. Но стоит отдать должное крепкому здоровью и отменной физической форме мэтра - в свои 75 Сименон умудрялся выглядеть молодцом. Ежедневно он мог выкурить несколько трубок, и, казалось, табачный дым совсем не вредил его организму. Чего нельзя было сказать о Мари-Джо. Девушка отличалась весьма хрупким здоровьем и ранимым характером.

Жорж невольно вспомнил один давний случай, произошедший, когда дочурке было всего два года. Воспоминания об этом дне до сих пор вызывали у него острое чувство вины.

Обычно, отправляясь по делам, Сименон подбрасывал малышку в воздух, целовал в обе щечки и лишь потом переступал порог. Этот утренний ритуал был их маленьким секретом. Но однажды Жорж, торопясь на почту, чтобы забрать важную корреспонденцию, в спешке пробежал мимо Мари-Джо, игравшей под присмотром няни в саду. Писатель даже не попрощался с дочкой, чего раньше никогда себе не позволял.

Вся эта беготня заняла от силы минут двадцать. Вернувшись, Сименон со страхом обнаружил домочадцев в слезах. Оказалось, стоило папе скрыться из виду, как малютка упала в обморок. Жорж до сих пор с содроганием вспоминал, как бледна была Мари-Джо, как безжизненно свисали ее маленькие ручки. Врач, которого вызвали по тревоге, долго не мог привести кроху в сознание и даже предложил Жоржу взять дочь на руки - авось в объятиях отца ей станет лучше.

И действительно, спустя какое-то время ресницы девочки дрогнули. Мари-Джо приоткрыла глазки, обвила ручонками шею папы и прошептала:

- Не пугай меня так больше, папочка. Никогда-никогда!

Жорж потряс головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Сейчас его куда больше беспокоил странный звонок повзрослевшей дочери. Он поправил очки, которые вечно норовили съехать на кончик мясистого носа.

После того злополучного обморока Сименон старался выполнять любой каприз Мари-Джо. В своем швейцарском поместье Эпаланж он обустроил для дочки самую настоящую игровую комнату, соорудил кукольный домик и скупил, кажется, все игрушки мира. Но Мари-Джо неизменно предпочитала общество отца любым мишкам и куклам.

Стоило Жоржу уединиться в кабинете для работы (а в эти часы он не подпускал к себе никого из домашних), как малышка принималась рыдать и закатывать истерики. Она ревела до тех пор, пока папа не появлялся на пороге.

В такие дни Сименон наглухо запирал окна в кабинете, задергивал шторы и доставал свой писательский арсенал. Первым делом он старательно, с любовью затачивал два десятка карандашей - мэтр на дух не переносил авторучки. Закончив очередную главу, Жорж тут же перепечатывал ее на машинке, параллельно шлифуя текст и безжалостно вымарывая все лишнее. На эту литературную рутину уходило не менее трех часов каждое утро.

Как-то раз, когда Мари-Джо было лет восемь, они прогуливались по улочкам Лозанны. Проходя мимо ювелирной лавки, девочка вдруг остановилась как вкопанная и, показывая пальчиком на витрину, воскликнула:

- Гляди, папочка! Точь-в-точь такое же колечко, как у тебя на пальце. Купи мне, а?

Сименон бросил рассеянный взгляд на собственное обручальное кольцо. Конечно, наивный ребенок вряд ли понимал истинное значение этого символа супружеской верности. Жорж купил дочке злополучное колечко, и с тех самых пор она не расставалась с ним ни на миг.

По мере того как Мари-Джо росла, кольцо приходилось не раз отдавать ювелиру, чтобы расширить. И всякий раз девушка настаивала, чтобы драгоценность ей на палец надевал непременно отец.

Дениз не раз говорила мужу, что дочь наверняка вкладывает в этот ритуал какой-то свой, не совсем здоровый смысл. Но Жорж пропускал любые намеки мимо ушей. Как вообще можно думать о родной кровиночке в подобном ключе? Тем более, когда речь идет о несмышленом ребенке!

Впрочем, Сименон и в более приземленных вопросах предпочитал не прислушиваться к мнению второй жены. А Дениз была из тех дам, что обожают читать нотации и вещать с умным видом. В какой-то момент, устав от семейных дрязг и бесконечных скандалов, Жорж отправил и благоверную, и 11-летнюю Мари-Джо в санаторий - дескать, пусть поправляют расшатанные нервишки.

Затея обернулась полным провалом. Отдых не только не пошел Дениз на пользу, она вернулась еще более раздражительной и склочной. Но и сама Мари-Джо приехала из санатория сама не своя. Девочке вдруг стало казаться, что вокруг нее сплошная грязь и антисанитария. Среди ночи она могла подскочить и начать требовать, чтобы ей немедленно сменили постельное белье. Мари-Джо брезговала любой едой, до одури боясь подцепить какую-нибудь заразу. Девочка мыла руки по 20-30 раз на дню. Прежде она не отличалась особой веселостью, но теперь улыбка и вовсе навеки покинула ее лицо.

Семейный доктор диагностировал у Мари-Джо тяжелый невроз и порекомендовал положить ее в стационар. Убитый горем Сименон скупил целую гору книг по психиатрии и денно и нощно штудировал эти пухлые талмуды, стараясь вникнуть в замысловатые медицинские термины. Он искренне хотел помочь дочери, но понятия не имел, что творится у нее в голове и в душе.

Потянулась череда бесконечных больниц, приступов, лекарств и депрессий. Для Жоржа каждое посещение Мари-Джо в клинике превращалось в настоящую пытку. Девушка рыдала, обвиняла отца в том, что он ее разлюбил и бросил на произвол судьбы. Сименону только и оставалось, что гладить дочь по голове и бормотать слова утешения. Он так и не осмеливался признаться ей, что не навещает чаще лишь потому, что не в силах видеть страдания любимого чада.

…Жорж размял затекшую шею, встряхнул погасшую трубку, потянулся за следующей.

В его коллекции насчитывалось больше двух сотен трубок, и писатель старался никогда не курить одну и ту же дважды подряд.

- Неужели ты сомневаешься в моей любви, детка? Да я жизнь готов за тебя отдать! - вслух произнес Сименон, обращаясь к невидимой Мари-Джо.

Он так и не смог найти способа выразить свои чувства иначе, кроме как через подарки и потакание любым прихотям дочери. Жорж купил девушке квартиру на Елисейских полях, оплачивал ей самые дорогие курсы живописи, танцев, актерского мастерства, фотографии. Мари-Джо вечно бросалась из крайности в крайность, меняя хобби, как перчатки. Разумеется, Сименона, педанта и любителя идеального порядка, страшно раздражала эта разбросанность, но он и виду не подавал.

Увы, в итоге Мари-Джо так и не нашла себя ни в творчестве, ни в личной жизни. До Жоржа время от времени доходили неприятные слухи о многочисленных романах дочери с женатыми мужчинами из мира парижской богемы. Все эти связи неизменно заканчивались одинаково печально.

…Сименон аккуратно пристроил ненужную больше трубку на подставку и направился в спальню к Терезе.

Несколько лет назад писатель расширил служебные обязанности хорошенькой горничной самым недвусмысленным образом. Однажды, стоя на стремянке и вытирая пыль с верхних полок библиотеки, девушка привлекла внимание хозяина дома. Тереза оказалась весьма покладистой особой.

Зато Мари-Джо не смогла ужиться под одной крышей с молодой пассией отца. Собственно, тайная интрижка Сименона стала истинной причиной отъезда дочери в Париж. Глупышка так и не смогла смириться с тем, что овдовевшему отцу время от времени требуется женское тепло и ласка. А Жорж панически боялся одинокой старости и изо всех сил отгонял мысли о своем преклонном возрасте.

На следующий день раздался еще один звонок. Только на этот раз трубку взял Марк, старший сын писателя. Брат сообщил страшную новость - Мари-Джо застрелилась в собственной квартире.

Сименон будто окаменел. Лишь на задворках сознания по инерции продолжали мелькать какие-то незначительные детали: печальная музыка Баха, белоснежные лилии, родные и близкие, столпившиеся вокруг гроба. По левую руку стояли Жорж с детьми, по правую Дениз.

Покойная оставила четкие распоряжения относительно проводов. Мари-Джо кремировали вместе с ее талисманом, тем самым отцовским колечком. Сименон лично развеял прах дочери под кроной трехсотлетнего кедра в саду Эпаланжа. Перед тем как рассыпать пепел, Жорж зачем-то попробовал его на вкус. Пепел отдавал солью.

Мари-Джо так и не нашла себе ни занятия по душе, ни спутника по сердцу

Со стороны могло показаться, что несчастье ничуть не изменило размеренной жизни писателя. Как и прежде, он просыпался в шесть утра, читал, неторопливо набивал трубку табаком, совершал долгие прогулки, обедал, а вечерами смотрел телевизор. Вот только в саду, на любимой скамейке под кедром, где Жорж любил посидеть, покормить голубей и предаться воспоминаниям, его больше не видели.

Никому и в голову не приходило, какие демоны терзали измученную душу писателя. Он винил себя во всех смертных грехах. В том, что не сумел вовремя распознать душевные метания дочери и протянуть ей руку помощи. В том, что малодушно избегал общества Мари-Джо, тяготясь ее депрессиями и нытьем. В том, что позволял себе раздражаться на дочь, воспринимая ее поведение как блажь избалованного ребенка. Да что там, Сименон корил себя даже за свой последний роман «Мегрэ и месье Шарль» - ведь именно оттуда Мари-Джо узнала название оружейной лавки, где впоследствии приобрела роковой пистолет 22-го калибра.

Только спустя несколько месяцев писатель сумел собраться с духом и притронуться к вещам покойной дочери - ее дневникам, письмам, магнитофонным записям, на которые Мари-Джо надиктовывала свои мысли и переживания. Жорж запирался в кабинете на целый день, а выходил оттуда лишь в сумерках - с покрасневшими глазами, окутанный клубами едкого табачного дыма, сжимая в руке опустошенную бутылку.

Сименон прекрасно понимал, что одной из косвенных причин ухода из жизни Мари-Джо стала скандальная книга Дениз, вышедшая за пару месяцев до несчастья, в марте 1978 года. Бывшая жена смаковала пикантные подробности их неудавшегося брака, выставляя Жоржа в самом неприглядном свете. Желтая пресса мигом подхватила сенсацию, смакуя каждую грязную подробность из жизни знаменитого писателя. Все эти сплетни и инсинуации, которыми общество полоскало имя ее обожаемого папочки, оказались непосильной ношей для ранимой и впечатлительной Мари-Джо. А ведь ей было всего 25 лет - столько же, сколько Дениз, когда судьба свела ее с Сименоном.

Жорж невольно погрузился в воспоминания...  

источник